могутні вовняні лаписька
\\ я плакиль от умиления!
И посреди древнего величия Ватикана впервые в истории можно было наблюдать такую сцену: Папа и старый-престарый, никому не известный монах, пришедший бог знает откуда, взявшись за руки, всхлипывали вместе.Монах по имени Челестино решил стать отшельником и отправился жить в самое сердце мегаполиса, туда, где больше всего одиночества и где больше соблазн Бога. Велика сила пустынь Востока, сделанных из камня, песка и солнца: там даже самый ограниченный человек поймет собственную малость перед масштабом творения и бездной вечности, -- но куда сильнее пустыня городская, сделанная из толпы, гомона, шума колес по асфальту, электрического света, из часов, которые ходят все сразу и в одно и то же мгновение выносят одинаковый приговор. Так вот, в самом величественном месте этой очерствелой степи и жил отец Челестино, в основном в восторженном поклонении Вечному; а поскольку о его мудрости было известно, к нему даже с самых отдаленных улиц стекался страждущий и смятенный народ за советом и исповедью. Как-то у металлургического склада он нашел останки старого грузовика, и маленькая водительская кабина, увы, уже без стекол, служила ему исповедальней.
Однажды вечером, когда уже начало темнеть, после многочасового выслушивания более или менее сокрушенного перечисления грехов, отец Челестино уже собрался было выходить из своей будки, как вдруг в полутьме к нему приблизилась щуплая фигура кающегося.
Только в последний момент, когда посетитель преклонил колени на подножку, отшельник увидел, что перед ним священник.
«Чем могу тебе помочь, маленький священник?» -- с ангельским терпением спросил отшельник.
«Я пришел исповедаться» -- ответил человек; и, ни секунды не мешкая, принялся перечислять свои грехи.
Надо сказать, что Челестино уже привычно переносил откровения людей, особенно женщин, приходивших к нему исповедоваться из-за какой-то мании, наскучивая подробнейшими рассказами о самых невинных делах. Но ни разу еще не приходилось ему сталкиваться с человеком, настолько далеким от зла. Недостатки, в которых обвинял себя маленький священник, выглядели просто-напросто смешно, до того они были пустяковыми, жалкими и незначительными. Но все же, хорошо зная людей, отшельник понял: до самого главного еще дело не дошло, а маленький священник ходит вокруг да около.
«Давай, сын мой, уже поздно, и, если честно, начинает холодать. Перейдем к сути!»
«Отче, я не могу решиться», пробормотал маленький священник.
«Да что же такое ты натворил? В целом, мне кажется, ты неплохой парень. Надо полагать, ты никого не убивал и не погряз в гордыне».
«Именно» -- едва слышно выдохнул тот,
«Убийца?»
«Нет. То, второе».
«Гордец? Неужели?»
Священник сокрушенно кивнул.
«Ну говори, объяснись, блаженная душа. Хотя сегодня им явно злоупотребляют, милосердию Бога нет конца, а оставшегося запаса, думаю, для тебя должно хватить».
Наконец, тот решился:
«Знаете, отче… Это очень просто, хотя и совершенно ужасно. Всего несколько дней назад я стал священником и только что принял назначение в отведенном мне приходе. И вот…»
«Да говори же, сын мой, говори! Клянусь, я не съем тебя».
«И вот… когда меня называют «преподобный», понимаете? Я вам покажусь смешным, но я испытываю радость, как будто что-то согревает меня изнутри…»
Откровенно говоря, это не было таким уж грехом; большинству верующих, в том числе и священников, даже в голову бы не пришло такое исповедовать. Но хотя анахорет и прекрасно разбирался в феномене, называемом человеком, такого он не ожидал. И не сразу нашелся, что сказать (чего с ним еще никогда не случалось).
«Хм… хм… понятно… ничего хорошего… Если это и не дьявол собственной персоной согревает тебя изнутри, то до этого недалеко… Но все это, к счастью, ты понял сам… И твое смущение позволяет серьезно надеяться, что ты не падешь снова… Да, было бы печально, если бы ты, такой молодой, позволил войти подобной заразе… Ego ti absolvo».
Прошло три или четыре года, и отец Челестино почти совсем позабыл о нем, когда безымянный священник снова пришел к нему на исповедь.
«Мы с тобой уже встречались, или я что-то путаю?»
«Да, верно».
«Дай-ка взглянуть на тебя… ну да, ну да, ты тот самый… который наслаждался, когда его называли преподобным. Или я ошибаюсь?»
«Все верно, -- промолвил священник, выглядевший уже не таким маленьким: лицо было отмечено какой-то большей сановитостью, но в остальном он был молод и щупл, как и в первый раз. Лицо его буквально пылало.
«Ну что, -- сухо заключил Челестино с покорной улыбкой, -- за все это время нам не удалось исправиться?»
«Хуже, хуже.»
«Ты пугаешь меня, сын мой. Объяснись».
«Ладно, -- сказал священник, прилагая нечеловеческие усилия. – Все гораздо хуже, чем тогда… я… я…»
«Не бойся, -- увещал Челестино, сжимая его руки в своих, -- Не заставляй меня сидеть на иголках».
«Видите ли…когда меня называют «монсеньор», я… я…»
«Надо полагать, получаешь удовольствие?»
«Увы, это так».
«Испытываешь чувство комфорта, тепла?»
«В точности так…»
Но отец Челестино отделался от него немногими словами. Тогда, в первый раз, случай показался ему довольно интересным, своего рода чудачеством. Теперь же это прошло. Очевидно – подумал он – это всего лишь убогий, над которым потешаются люди. Может, конечно, он и святой человек. Надо ли заставлять его ждать отпущения грехов? За пару минут отец Челестино отпустил его с Богом.
Прошел десяток лет, и отшельник уже был стар, когда маленький священник вернулся. Разумеется, тоже постаревший, похудевший, побледневший и седой. Отец Челестино не сразу его узнал. Но как только тот заговорил, тембр голоса сразу же пробудил забытое воспоминание.
«Ах, ты тот, с «преподобным» и «монсеньором». Или я ошибаюсь?» -- осведомился Челестино со своей обезоруживающей улыбкой.
«У вас хорошая память, отче».
«Сколько же времени прошло с тех пор?»
«Почти десять лет».
«И спустя десять лет ты… ты все еще не сдвинулся с места?»
«Гораздо хуже.»
«Что ты имеешь в виду?»
«Видишь ли… отче… теперь… если ко мне обращаются «преосвященство», я…»
«Не говори больше ничего, сын мой, -- промолвил Челестино со своим железным терпением. – Я уже многое понял. Ego ti absolvo». И подумал: увы, с годами несчастный священник стал еще более наивным простаком: народ во всю развлекается, насмехаясь над ним. А он попадается на крючок и даже получает удоовольствие, бедняга. Бьюсь об заклад, что лет через пять или шесть он снова заявится ко мне, чтобы исповедоваться -- мол, его называют «высокопреосвященством», и так далее.
Что, собственно, и произошло, причем на год раньше, чем он предполагал.
С устрашающей быстротой, которая всем знакома, прошло еще сколько-то времени. Отец Челестино был уже настолько дряхлым, что его должны были каждое утро носить к исповедальне, а вечером заносить обратно в его нору.
Надо ли подробно описывать, как маленький безымянный священник в один прекрасный день снова появился? И как он тоже постарел, еще больше поседел, сгорбился и высох? И как его терзали те же самые угрызения совести? Понятное дело, в этом нет нужды.
«Бедный маленький священник, -- с любовью приветствовал его старец-отшельник. -- Ты снова здесь со своим застарелым грехом гордыни?»
«Ты читаешь мою душу, отче».
«И как же теперь льстит тебе народ? Полагаю, тебя уже называют «святейшеством»?..
«Именно так, -- признался священник с видом самого жгучего стыда.
«И всякий раз, когда тебя так называют, -- тебя наполняет чувство радости, тепла, жизни, почти счастья?»
«Увы, увы. Простит ли меня Бог?»
Отец Челестино мысленно улыбнулся.
И вот, наконец, будучи уже глубоким стариком и почувствовав приближение смерти, отец Челестино впервые за всю жизнь попросил что-то для себя. Каким-то образом его привезли в Рим. Прежде чем навеки закрыть глаза, он пожелал увидеть хотя бы на одно мгновение Собор святого Петра, Ватикан и Папу.
Разве можно было ему отказать? Раздобыв носилки, отшельника положили на них и отнесли в самое сердце христианского мира. Но на этом дело не закончилось. Не теряя времени – ведь Челестино оставались считанные часы, – его протащили вверх по ватиканской лестнице и внесли в какой-то зал, с тысячью других паломников. Там его оставили ждать в уголке.
Ждет отец Челестино, ждет, и вот видит: толпа расступается, а из самого дальнего конца зала приближается тонкая и белая, слегка сутулая фигура. Папа!
Каков он из себя? Какое у него лицо? С невыразимым ужасом отец Челестино, который всегда был близорук, как носорог, обнаружил, что забыл очки.
Но, к счастью, белая фигура подходила все ближе, постепенно увеличиваясь, до тех пор пока не остановилась прямо возле носилок. Внешней стороной ладони отшельник протер слезившиеся глаза и медленно приподнялся. Он увидел лицо Папы. И узнал его.
«Ах, это ты, мой бедный священник, мой бедный маленький священник», воскликнул старик в неудержимом порыве души.
И посреди древнего величия Ватикана впервые в истории можно было наблюдать такую сцену: Папа и старый-престарый, никому не известный монах, пришедший бог знает откуда, взявшись за руки, всхлипывали вместе.
@темы: Убунту-шаринган, готический шрифт!